Русь и великая степь в теоретических трудах льва николаевича гумилева. «Древняя Русь и Великая Степь»: основные идеи

Еще одним важным направлением внешней политики киевских князей была "степная политика" - защита рубежей Руси от кочевников. Серьезным противником стали печенеги. Первые упоминания о них летописи относят к годам правления Игоря.

В 969 г. печенеги осадили Киев. Святослав, воевавший на Балканах, совершил стремительный переход и разгромил их. На 90_е годы X в. приходится новый натиск печенегов. Известно, что для борьбы с ними Владимир I (980_1015) ходил за войском в Великий Новгород. Именно тогда князь возвел укрепления на юге страны, по рекам Десна, Остр, Трубеж, Сула, Стугна. Немецкий миссионер Брун, бывший у печенегов в 1007 г., вспоминал, что Владимир проводил его до самых границ Киевской Руси, "которые он оградил от печенегов самым крупным частоколом на очень большое пространство". Под 1036 г. летописи помещают последнее сообщение о набеге печенегов на Киев. Ярослав (находившийся в Новгороде) пришел с сильным войском, была "сеча злая". По легенде - на месте, где Ярослав разгромил печенегов, был построен Софийский собор.

После битвы нападения печенегов на Русь прекращаются. Остатки печенегов откочевали на юго-запад. К югу от Киева начали оседать тюрки-кочевники (торки, берендеи, печенеги), признавшие себя подданными киевского князя. "Черные клобуки" (как их называли на Руси) стали своего рода "сторожей" на юге.

Но с 1037 г. Руси угрожают новые тюркские кочевые племенные объединения - половцы. В борьбе с половцами Киев уже не играл ведущей роли. Она переходит к князю Переяславля Южного - Владимиру Мономаху. С 1061 по 1210 г. г. Русь вынесла 46 больших набегов половцев.34 раза половцы участвовали в междоусобных войнах русских князей. Ежегодно разорялась 1/15 русских земель. Наиболее удачными походами против половцев были те, в которых участвовали объединенные дружины русских князей (1109-1110 гг. - "Донской поход" - князь Святополк, Владимир Мономах, Давыд - "половцы побеждены в глубине степей своих"). В начале XIII в. силы половцев иссякли. Но к рубежам Руси приблизятся новые враги.

Русь и Европа

Во времена Киевской Руси устанавливаются торговые, культурные, дипломатические связи со странами Европы - Польшей, Чехией, Венгрией, Германией, Англией и др. Заключались и браки между представителями киевского княжеского дома и европейскими династиями, что отражало рост политического могущества и международного авторитета Руси. Так, дочь Ярослава Мудрого Анна была замужем за французским королем Генрихом I, Елизавета - за норвежским королем Гаралдом, Анастасия - за венгерским королем Андреем.

Книга Льва Николаевича Гумилёва «Древняя Русь и Великая Степь» посвящена взаимоотношениям Древней Руси с её соседями, главным образом степняками. По своей сути эта работа – иллюстрация пассионарной теории этногенеза.

Автор задаётся вопросом, почему Киевская Русь, испытавшая бесчисленные беды, не погибла, а победила, оставив нам роскошное искусство и блестящую литературу? И поскольку в большую цель легче попасть, чем в малую, автор рассматривает сюжет на фоне обширного региона между Западной Европой и Китаем.

В данной статье хотелось бы обратить внимание на один ключевой аспект труда Льва Николаевича. В частности: а была ли «борьба леса со степью»?

Автор обращает внимание, что мы так привыкли к эволюционной теории, что разрывность исторических процессов нами не воспринимается. В наше время кажется, что русские происходят если не прямо от питекантропов, то как минимум от скифов, а древние русичи двенадцатого века совсем свои, вроде двоюродных дедов. Поэтому все разговоры о старении этноса, о культуре золотой осени, о потери традиций и обновлении стереотипов поведения оскорбительны для наших предков. Но различие между Киевской и Московской Русью не меньше, чем между Римом цезарей и Римом пап: и там, и тут дело не в культуре, а в нравах и обычаях, т.е. в поведенческих стереотипах, значит, в этногенезе, а не в модификациях институтов: государства, церкви, сословности, архитектуры и т.п. Не замечать глубокий кризис XIII в. учёные-историки не могли, хотя объяснить его с позиций эволюционизма было сверхтрудно. Этот кризис и последовавшую за ним так называемую погибель долгое время приписывали южным соседям Русской земли. Только в 20 веке эту концепцию подвергли критике.

В XII в. бывшая степная окраина Киевской Руси превратилась сначала в «Землю незнаему», потом в «Большой луг», и, наконец, в «Дикое поле», завоёванное русскими и их союзниками-калмыками лишь в конце XVIII века. Степные просторы Северного Причерноморья всегда были удобны для развития скотоводства, поэтому в Восточную Европу переселялись азиатские кочевники. Разумеется, эти миграции вызвали столкновения с местным населением – славянами, хозяйство которых было связано с лесными массивами и речными долинами. Однако кочевое хозяйство не может существовать вне связи с земледельческим, потому что обмен продуктами одинаково важен для обеих сторон, поэтому можно наблюдать наряду с военными столкновениями постоянные примеры симбиоза.

Но авторы XIX–XX веков создали концепцию извечной борьбы «леса со степью». Начало этой идее положил Соловьёв, считавший, что поток славянской колонизации шёл по линии наименьшего сопротивления – на северо-восток. Эту концепцию некритично приняли Ключевский, Милюков, Вернадский и Рыбаков, не говоря уже об историках «украинского» направления, таких как Костомаров, Антонович, Грушевский, Ляскоронский.

Далее автор рассматривает взаимоотношения с северными и южными соседями Руси, особо отмечая, что за 120 лет (с 1116 по 1236 гг.) половецких набегов на Русь было всего пять, русских походов на степь – тоже пять, шестнадцать случаев участия половцев в усобицах и ни одного крупного города, взятого половцами! Зато в 1088 г. лесовики-болгары взяли Муром! Также в XIII в. русские и половцы совместно отражают сельджукский десант в Крым и монгольский рейд на Дон и оба раза делят горечь поражения.

Далее Лев Николаевич обращает внимание, что в 19 веке аксиоматически предполагалось и даже вошло в гимназические учебники, что рыцарственная Русь и тревожная недобрая степь были извечными антагонистами. Создатели этой концепции считали своим долгом оправдать «отсталость» России от стран Западной Европы и доказать неблагодарным европейцам, что Русь своей степной борьбой прикрывала левый флаг европейского наступления. Т.е. исторической заслугой Древней Руси перед мировой цивилизацией является то, что русичи, не жалея себя, прикрывали католические монастыри, в которых наших предков предавали анафеме за принадлежность к схизме, рыцарские замки, откуда выходили феодалы грабить единоверную нам Византию; городские коммуны, торговавшие славянскими рабами, и пройдох-ростовщиков, выгнанных народом из Киева. И самое смешное, что это искреннее преклонение перед Западом почему-то называлось патриотизмом?

Несколько по-иному представлял южнорусскую ситуацию Костомаров, считавший украинский народ если не вечным, то очень древним и всегда не похожим на великороссов. По его мнению, в основе русской истории лежала борьба двух начал – удельно-вечевого и монархического. Республиканским был юг, монархическим – Великороссия, а кочевники сдерживали развитие цивилизации в Древней Руси.

Ещё один вариант концепции «извечной борьбы леса со степью» звучал так, что угроза со стороны кочевников из южных степей вызвала создание в Киеве «военной княжеско-дружинной организации. Но за своё служение делу европейской культуры Киевщина заплатила ранним надрывом своих сил.

«Идея извечной принципиальной борьбы Руси со степью – явно искусственного, надуманного происхождения», – пишет В. А. Пархоменко.
В. А. Гордлевский указывает, что по мере взаимного привыкания шло изменение политических взаимоотношений между половцами и русскими; в XII в. они становятся все более тесными и дружественными, «врастают в повседневный быт», особенно путем смешанных браков во всех слоях общества.

Итак, Лев Николаевич отмечает, что из двух взаимоисключающих концепций, вторая (т.е. о надуманности борьбы леса со степью) соответствует несомненным фактам.

Что касается политического единства степных народов, якобы способного противостоять Киевской державе в X–XII вв., то это миф. Постоянные столкновения из-за пастбищ усугублялись институтом кровной мести, не оставлявшей места для примирения, а тем более объединения. Степной хан скорее мог договориться с русским князем, считавшим, что «за удаль в бою не судят», нежели с другим степняком, полностью связанным родовыми традициями. Поэтому-то покинули родную степь венгры, болгары и аланы, уступившие место азиатам – печенегам и торкам, которых в сибирских и аральских степях теснили куманы именно в то время, когда в Русской земле креп могучий Киевский каганат. Так можно ли думать, что этому суверенному государству могли угрожать разрозненные группы беглецов, тем более что кочевники не умели брать крепости? Если бы половцы не капитулировали своевременно, а продолжали войну против Руси, то они были бы начисто уничтожены.

Вряд ли стоит сомневаться, что Русь была сильнее половецких союзов, но она удержалась от ненужного завоевания. Все шло само собою.

В условиях почти ежегодно заключавшихся миров и брачных договоров многие половцы начали уже в XII в. переходить (часто целыми родами) в христианство. Даже сын и наследник Кончака Юрий был крещен. В. Т. Пашуто подсчитал, что, несмотря на рознь русских князей, половецкие набеги коснулись лишь 1/15 территории Руси, тогда как русские походы достигали Дона и Дуная, приводя половецкие становища к покорности.

Переход трех пассионарных групп, выделившихся из трех степных народов: канглов (печенеги), гузов (торки) и куманов (половцы), при столкновении с Киевским каганатом создал ситуацию этнического контакта. Но поскольку и степняки, и славяне имели свои экологические ниши, химера не возникла, а создался симбиоз, породивший очередной зигзаг истории.

Смешение на границе шло, но как метисация, т. е. процесс, протекающий не на популяционном, а на организменном уровне. Дети от смешанных браков входили в тот этнос, в котором они воспитывались. При этом расовые конфликты исключались, а конфессиональные, благодаря бытовавшему тогда двоеверию, разрешались безболезненно.

Слияние народов, т. е. интеграция этносов, было никому не нужно, так как русичи не хотели жить в водораздельных степях, без реки и леса, а половцам в лесу было бы слишком трудно пасти скот. Но в телегах, топорищах, посуде половцы нуждались, а русским было удобно получать по дешевым ценам мясо и творог. Обменная торговля, не дававшая наживы, связывала степняков и славян лесостепной полосы в экономико-географическую систему, что и вело к оформлению военно-политических союзов, характерных для левобережных княжеств и Рязани. Зигзаг исторического процесса к XIII в. постепенно распрямился.

Этнический возраст, или фаза этногенеза, у русичей и половцев был различным. На Руси, ровеснице Византии и полабского славянства, шло старение, а у древнего народа кыпчаков, ровесников скифов, наступил гомеостаз.

Ещё хотелось бы коснуться взаимоотношений с Ордой.

«В середине XIII века в зените находились две могучие системы: 1) теократия папы Иннокентия IV и 2) монгольский улус потомков Чингиса, в 1260–1264 гг. расколовшийся на части от внутреннего пассионарного перенапряжения. А между этими гигантами возникли два маленьких этноса, которым принадлежало грядущее: Литва и Великороссия. Полвека шло победоносное наступление крестоносцев на прибалтийские этносы и в 1250 г. увенчалось, казалось бы, решающим успехом: князь Литвы Миндовг принял крещение по латинскому обряду <...> Послы папы пытались склонить на свою сторону Александра Суздальского и Новгородского, но безуспешно. Александр и Миндовг заключили союз против немецкого железного натиска на восток. Александр съездил в Орду и договорился о союзе с ханом Берке, братом Батыя. Ливонскому ордену грозил разгром, но в один и тот же год был зарезан Мендовг и умер его ровесник Александр. Поход на Орден не состоялся… <...> Комплиментарность романо-германского суперэтноса с восточными соседями была отрицательной. Монголы принимали православие, ислам и теистический буддизм, но не католичество. Выбор их был подсказан не поиском выгоды, а симпатией, лежащей в сфере подсознательного, т.е. в природе».

Отрицательное отношение русских политиков и дипломатов XIII в. к немцам и шведам вовсе не означало их особой любви к монголам. Без монголов они обошлись бы с удовольствием, так же, как и без немцев. Более того, Золотая Орда была так далека от главного улуса и так слабо связана с ним, что избавление от татарского «ига» после смерти Берке-хана и усобицы, возбужденной темником Ногаем, было несложно. Но вместо этого русские князья продолжали ездить кто в Орду, а кто в ставку Ногая, и просить поддержки друг против друга. Дети Александра, Дмитрий и Андрей, ввергли страну в жестокую усобицу, причем Дмитрий держался Ногая, а Андрей поддерживал Тохту, благодаря чему выиграл ярлык на великое княжение.

До тех пор, пока мусульманство в Золотой Орде было одним из терпимых исповеданий, а не индикатором принадлежности к суперэтносу, отличному от степного, в котором восточные христиане составляли большинство населения, у русских не было повода искать войны с татарами, как ранее – с половцами.

И в завершении рассмотрения этих аспектов Лев Николаевич делает вывод, что в смене суперэтносов наблюдается не преемственность, а, говоря языком математики, «отношение». Русские как этнос относились к древним русичам, как французы к галлам или итальянцы эпохи Возрождения к римлянам времен Калигулы, а т.н. «запустение» и «иго» – это «водораздел» между двумя этногенезами. Русские относительно Западной Европы – не отсталый, а молодой этнос.

История и СИД

Русь и Степь: система взаимовлияний и неоднозначность трактовок Направления византийского влияния: Византия помогала Руси стать православным государством. Принятие на Руси христианства резко усилило влияние византийской культуры. Крещение Руси по православному обряду ввело киевского князя в круг европейских монархов и позволило использовать типичный для Средневековья способ закрепления дип. Крещение Руси также дало нам славянскую азбуку и приобщило к европейской культурной традиции.

Русь и Византия. Русь и Степь: система взаимовлияний и неоднозначность трактовок

Направления византийского влияния:

1. Византия помогала Руси стать православным государством. Константинополь отправлял своих священников на Русь, назначал митрополита для русской церкви, отправлял туда иконы. Принятие на Руси христианства резко усилило влияние византийской культуры. Крещение Руси по православному обряду ввело киевского князя в круг европейских монархов и позволило использовать типичный для Средневековья способ закрепления дип. союзов через династические браки. Крещение Руси также дало нам славянскую азбуку и приобщило к европейской культурной традиции.
2. Российским государством были заимствованы церемониал, обряды (например, венчание на царство и т.д.)
3. Мир Византии, мир христианства привнес на Русь новый строительный, художественный опыт и традиции. Русские строили храмы по греческому образцу. Наши предки получали от Византии православные иконы. Благодаря византийскому влиянию Русь очень возвысилась в культурном и религиозном отношении. Византийское искусство сыграло в этом плане большую роль.
4. Экономически Византия была ведущей державой в Европе, поэтому добиться выгодных торговых привилегий для своих купцов было желанным для любого тогдашнего государства и для Руси тоже, и все походы Руси на Византию оканчивались заключением мирного договора по сути торгового, регулировавшего внешнюю торговлю между двумя странами. Факт заключения торгового договора между двумя странами фактически являлось актом признания Византией самостоятельной государственности Руси.

Русь и Степь:

Становление Киевской Руси как государства, формирование древнерусской народности проходило в условиях постоянного противостояния и взаимодействия с кочевниками Восточной Европы конца IX – начала XIII вв.: печенегами, гузами, половцами.

Кочевая периферия играла важную роль в исторических процессах того времени. И дело не только в том, что их борьба в целом укрепляла социальные и политические связи в Древнерусском государстве, несмотря на частое использование кочевых наемников в княжеских усобицах (постоянная борьба со степью немало поддерживала отвагу и предприимчивость русских князей и их дружины. Особенно налагала она суровый, воинственный отпечаток на жителей южных и юго- восточных окраин, где близкое соседство с варварами вносило немало грубости в русские нравы ). Жители Древней Руси контактировали с кочевниками также на уровне торгового обмена, в приграничных районах существовало множество совместных поселений. Под влиянием славян-земледельцев происходило оседание кочевых племен, которое подчас заканчивалось ассимиляцией. Родственные связи ханов с нашими князьями пролагали путь влиянию русской гражданственности, которое медленно, но неотразимо вело к смягчению варварства. Становясь частью древнерусской народности, кочевники привносили не только антропологический тип, но некоторые культурные традиции и обычаи. Все эти факторы делают необходимым изучение кочевых народов южнорусских степей не только как внешней и враждебной силы.

Дмитрий Расовский. Половцы, торки, печенеги, берендеи. М.: Ломоносов, 2016.

Взаимоотношениям Древней Руси и степных народов посвящена обширная литература. В первую очередь следует выделить фундаментальный труд Сергея Соловьева «История России с древнейших времен», последний, двадцать девятый том которого вышел в 1879 году, уже после смерти выдающегося историка. Весомый вклад внес и академик Борис Рыбаков в работе «Рождение Руси», где на основе летописных источников и археологических изысканий им были высказаны оригинальные и временами спорные взгляды на то «откуду есть пошла Руськая земля?» И, конечно, как наиболее популярный и известный следует отметить труд Льва Гумилева «Древняя Русь и Великая степь», вышедший в 1989 году. Если Рыбаков, прекрасно знавший живые и мертвые языки, для обоснования автохтонности славян, то есть исконности их проживания на территориях Древней Руси, «грешил», не являясь лингвистом, лингвистическим анализом, то Гумилев, языки знавший слабо, пошел другим путем. Он, опираясь на свои оригинальные и близкие по преимуществу непрофессиональному читателю идеи об этногенезе, пассионарности и т.п., необычайно убедительно додумывал те обстоятельства, упоминаний о которых не сохранилось в источниках, создавая увлекательную собственную картину мира конца первого тысячелетия нашей эры.

Книга Дмитрия Александровича Расовского «Половцы, торки, печенеги, берендеи» представляет собой труд историка академического, временами, так сказать, суховатого для обычного читателя, и состоит из подготовленных к печати сообщений, с которыми Расовский с 1927-го по 1939 годы выступал на знаменитом Seminarium Kondakovianum. Первоначально сообщения Расовского, как и других докладчиков, были опубликованы при содействии президента Чехословакии Томаша Масарика и финансовой поддержке американского арабиста и финансиста Чарльза Крейна. Крейн, известный (помимо всего прочего) тем, что после разграбления Данилова монастыря купил колокола с монастырской звонницы и подарил их Гарвардскому университету, вложился в публикации. И не прогадал: все, что печаталось под «шапкой» «Seminarium Kondakovianum», пользовалось огромным спросом и в профессиональной, и в «дилетантской» среде русской эмиграции.

Сам же Seminarium Kondakovianum или Семинар им. Н.П. Кондакова объединял ученых-эмигрантов, исследовавших преимущественно историю Византии и Древней Руси, русского искусства и иконографии. Семинар учредили после смерти выдающего ученого Николая Павловича Кондакова, в феврале 1925 года, и он просуществовал в Праге вплоть до 1945 года. Правда, с 1930 года семинар был уже Институтом имени Кондакова, и Seminarium проводился в рамках Института. Стоит отметить, что хотя Институт декларировал принцип неучастия в каких-либо политических действиях, тем не менее после оккупации Чехословакии нацистами он пользовался покровительством рейхспротектора Богемии и Моравии фон Нейрата. Вот только Дмитрий Расовский, судя по всему, захват Третьим Рейхом Чехословакии воспринял без особого энтузиазма…

…Родившийся в Москве в 1902-м и покинувший Россию в 1919-м, Расовский входил в тесный круг ученых, сотрудничавших с Кондаковым в последние годы его жизни. Расовский защитил в Карловом университете докторскую диссертацию, а в Институте работал до 1938 года. Когда же в Белграде, под патронажем принца Павла, был основан филиал Института, Расовский туда переехал и погиб во время первой бомбардировки немцами города в апреле 1941 года.

Научное наследие Дмитрия Александровича Расовского необходимо рассматривать в русле общего наследия эмигрантского евразийства. Несмотря на то, что Расовский, как и его учитель Кондаков, был «фактопоклонником», он испытал влияние таких евразийцев как Петр Савицкий, Николай Трубецкой и, в особенности, Георгий Вернадский. Что естественно - до отъезда в США в 1927 году Вернадский был одним из директоров Seminarium Kondakovianum. Хотя приверженность историческим фактам и опора на летописные источники не позволяли Расовскому полностью принять осененные мистицизмом положения евразийства, он был близок им в том, что Савицкий называл «ощущением континента». Иными словами - близок восприятием евразийского континента как пространства смешения, переплавки разных культур и народов в некое общее образование, противоположное по своей глубинной сути культурам и народам Запада.

Книга Расовского состоит из трех частей: «Половцы», «О роли черных клобуков в истории Древней Руси», «Печенеги, торки и берендеи на Руси и в Угрии»; и наибольший интерес представляет часть «Половцы».

Литература, посвященная тюркам и их роли в истории, велика, но именно половцам, по мнению автора, «не посчастливилось в историографии». Поэтому Расовский взял на себя труд изложить историю половцев от первых упоминаний о тюрках в китайских источниках II века до н.э. до появления в IX-XI веках тех кочевников, которых большинство авторов уже отождествляет непосредственно с половцами. История половцев в изложении Расовского - увлекательное чтение, хотя временами становится непросто удержать в памяти разнообразие наименований тюркских племен, места их первоначального расселения, маршруты их движения на запад.

Тем не менее, чтение превращается в увлекательный процесс, особенно когда автор делится с читателем своим видением широты охвата тюркскими народами и половцами в частности пространств Евразии. Расовский описывает то, как в Х веке половцы входят в соприкосновение с хазарами, как они «с огромным напором врываются в Европу и в десять-пятнадцать лет овладевают всем степным пространством до границ Византии и Угрии (т.е. Венгрии - Д.С.)». Далее происходит неизбежное - столкновение половцев с Русью: «В 1061 году половцы в первом ратном столкновении с русскими на днепровском левобережье наносят им поражение - «се бысть первое зло на Руськую землю от поганых и безбожных враг».

У Расовского есть своя версия причин нападения половцев на Русь. Он считает, что, помимо «привычного» стремления к добыче, половцы стремились наказать русских за то, что те приняли под свое покровительство другое тюркское племя, «черных клобуков» и, главное, - печенегов, прежних врагов Руси, вынужденных заключить с Русью союз и фактически согласиться на ее главенство. Как бы то ни было, последовавшие за первым вторжением столкновения с половцами длились почти 200 лет, пока, сминая всех и вся, в Европу не вторглись ведомые монголами среднеазиатские племена.

Расовский отмечает, что половцы «за всю свою историческую жизнь не выходили за пределы степей и вне их не создали никакого государства». Когда же «полем половецким» завладели татары, то большинство половцев оказалось «в положении невольников у новых завоевателей, или ушло в другие степи, паннонские, чтобы там променять татарское рабство на службу венгерским королям». Двухвековая борьба «леса и степи», Руси и половцев, не привела к победе одной из сторон. Стычки с Русью носили обычный в те времена характер - «чтобы мечи в ножнах не ржавели». Впрочем, ни постоянные нападения половцев на Русь, ни их участие в войнах между князьями то в одной коалиции, то в другой, ни родственные связи половцев с самыми сильными княжескими домами (Владимир Мономах в 1117 году женил сына Андрея на внучке знаменитого половецкого хана Тугоркана) для русских князей никогда, по мнению Расовского, не были важнее собственных междуусобиц.

Для читателя, человека XXI века, особый интерес представляет внешний облик тех, с кем воевали его далекие предки тысячу лет назад. Этот интерес подогревается еще и кинематографом: значительная часть «диванных экспертов» была не согласна с создателями фильма «Викинг», у которых печенеги имели явно монголоидные черты. Пришедшие на Русь позже печенегов половцы были потомками живших в верховьях Иртыша тюрков-кимаков. Расовский пишет, что «все источники, описывающие внешний вид половцев, единогласно сходятся в характеристике их как народа рослого, стройного, красивого и светловолосого». При этом имело место и «троекратное омонголивание половцев», что привело к образованию уникального этноса, сочетавшего в себе монголоидные и европеоидные черты. При этом еще классик персидской поэзии Низами отмечал красоту половецких женщин и белизну их кожи. Расовский же цитирует «Слово о полку Игореве», где упоминаются взятые в плен «красные девки половецкие» и то место Троицкой летописи, где говорится о прекрасных половчанках как о подарках половецкого хана Котяна русским князьям.

Расовский, однако, признает, что скепсис в отношении существования «белой азиатской расы» обоснован. Под влиянием евразийских взглядов, используя авторитет персидского историка XI века Гардизи, отмечавшего нетюркские черты у половцев, Расовский пишет, что «рыжеволосость, голубоглазость и белый цвет кожи» были присущи и другим древним народам Средней Азии. И тут же соглашается с тем, что когда половцы в XI веке вошли в причерноморские степи, они «по языку были уже чистыми тюрками, а по культуре - типичными кочевниками».

Описывая «черных клобуков» («черные шапки» от тюркского «каракалпак», черный колпак - Д.С.), Расовский открывает неизвестные широкому читателю страницы истории. «Клобуки» или «свои поганые» были осколками кочевых племен, которые половцы изгнали с мест их постоянных кочевий. Получавшие за службу русским князьям самостоятельность, возможность сохранить самобытность, «клобуки» начали эту службу с последних десятилетий XI века. Ссылаясь на Лаврентьевскую и Ипатьевскую летописи, Расовский утверждает, что в составе войска князя Ярополка Владимировича, сына Мономаха, было почти тридцать тысяч «клобуков». Они и оказались наиболее боеспособными, наряду с присланными венгерским королем войсками (состоявшими, по иронии судьбы, поголовно из половцев), когда Ярополк вступил в междуусобную войну с черниговским князем Всеволодом Ольговичем в 1138 году. Правда, Расовский предостерегает от преувеличения расположения «клобуков» к нанимателям, русским князьям, и советует читателю иметь в виду, что бесконечные войны на территории славянской Руси «по многочисленности принимавших в них участие азиатов - да не покажется это парадоксом - приобрели восточный, азиатский характер».

В последней части книги Расовский исследует влияние печенегов и других тюрков на два соседних государственных образования - на Русь и Угрию. Если для Руси печенеги были постоянными врагами, то на Западе они чаще поступали на службу к венгерским королям и участвовали в походах на богатую Византию. Венгерские короли часто посылали печенегов далеко за пределы королевства в помощь союзникам, и тюркское войско пользовалось известностью во всей Европе: например, в 1132 году тюрки участвовали в походе императора Конрада II в Италию.

Примерно такая же картина была и на Руси, с той разницей, что тюрки, даже селясь в пределах русских княжеств, «не ассимилировались с русскими». Ассимиляция началась лишь в XIII веке, когда и славяне, и их друзья-враги тюрки попали под пресс монгольских ханов.

Нашествие Батыя положило конец первому этапу сложного взаимодействия «леса и степи». Противоречивая роль первых тюркских кочевников в становлении Руси была отыграна, и Дмитрий Александрович Расовский ставит точку. Проследить дальнейшую совместную судьбу русских и тюрков он не успел.

Еще на первом курсе истфака автору пришла в голову мысль заполнить лакуну во Всемирной истории, написав историю народов, живших между культурными регионами: Западной Европой, Левантом (Ближним Востоком) и Китаем (Дальним Востоком). Задача оказалась сверхсложной; ее нельзя было решить без помощи географии, потому что границы регионов за исторический период неоднократно передвигались, этническое наполнение Великой степи и сопредельных с нею стран часто менялось как вследствие процессов этногенеза, так и из-за постоянных миграций этносов и вытеснения одних мировоззрений другими. Не оставалась стабильной и физико-географическая обстановка. На месте лесов возникали степи и пустыни как из-за климатических колебаний, так и из-за хищнического воздействия человека на природную среду. Вследствие этого людям приходилось менять системы хозяйственной деятельности, что, в свою очередь, влияло на характер социальных взаимоотношений и культур. Да и культурные связи привносили в мироощущение населения Евразийского континента разнообразие, в каждую эпоху – специфическое.

Все эти компоненты исторического процесса так тесно связаны между собой, что опустить какой-либо из них невозможно, но если добавить к ним уточнения хронологические, генеалогические, социологические и т. п., то получится, что книга окажется собранием разнообразных сведений и, сообщая читателю «что и кто?», не будет содержать ответа на вопросы: «как?», «почему?» и «что к чему?», ради которых предпринято ее начертание. Очевидно, для решения задачи надо применить подходящие приемы исследования.

Для описания событий, происходящих в Восточной Евразии, была применена методика подачи по трем уровням. Самые мелкие детали, необходимые для уточнения хода событий, были описаны в статье традиционными приемами исторического исследования. Этих статей – исторических, географических и археологических – пришлось написать более ста.

Второй уровень – обобщение – дал жизнь специальным монографиям (Хунну. М., 1960; Хунны в Китае. М., 1974; Древние тюрки. М., 1967; Поиски вымышленного царства. М., 1970; Открытие Хазарии. М., 1966). Все они были выполнены также традиционными приемами, за одним исключением – они были написаны не академическим языком, а «забавным русским слогом», что повысило усвояемость текста и расширило круг читателей.

Однако главная цель достигнута не была, ибо был оставлен без ответа вопрос: где «начала и концы», т. е. границы, историко-географических феноменов? Поэтому пришлось специально разобрать теорию происхождения и исчезновения этносов на фоне изменяющейся природной среды. Только после этого появилась возможность перейти от описания истории к пониманию ее как ряда закономерных процессов биосферы и социосферы. Но поскольку биосфера, как и вся поверхность Земли, мозаична, то столкновения этногенезов друг с другом неизбежны. Тогда явилась необходимость в еще одной книге, а именно в этой самой, ныне предлагаемой читателю. Но стоит ли задача такого труда, который необходим для ее решения? Стоит, и вот почему.

В истории человечества не все эпохи освещены равно. Там, где процессы социогенеза, этногенеза и ноогенеза (развития культуры) протекали без нарушений со стороны враждебных соседей, историкам было легко. При столкновениях этносов или государств трагические последствия просто фиксировались и одна из сторон объявлялась виновной в бедствиях другой. Но там, где вся канва истории проходила в зоне антагонистического контакта, уловить закономерность очень трудно; поэтому эти разделы истории остались либо ненаписанными, либо написанными крайне бегло и поверхностно. А жаль, ибо именно эти эпохи имели важное значение не только для их участников, но и для всемирной истории.

К числу таковых относится период IX–XII вв. в Юго-Восточной Европе. Здесь происходили контакты славян с русами, кочевников с оседлыми, христиан с язычниками, хазар с евреями. Все было перемешано и перепутано до тех пор, пока Владимир Мономах не внес вооруженной рукой ясность, после чего стало наконец понятно, где свои, а где чужие.

И тут постоянно возникает обывательский вопрос: а зачем изучать процессы, которыми мы не можем управлять? Есть ли в этом практический смысл, оправдывающий затраты труда и материальные потери? Ответим примерами! Управлять землетрясениями или путями циклонов люди не умеют, но сейсмография и метеорология помогают спастись от стихийных бедствий и, наоборот, использовать благоприятные условия с наибольшим эффектом. Ведь не все равно при цунами, предотвратить которого мы не можем, уйти на ближнюю гору или дать океанской волне смыть себя на дно. Ради собственного спасения необходимо изучать вулканическую деятельность, такую же стихийную, как этногенез.

Принцип этногенеза – угасание импульса вследствие энтропии, или, что то же, утрата пассионарности системы из-за сопротивления окружающей среды, этнической и природной, – не исчерпывает разнообразия историко-географических коллизий. Конечно, если этносы, а тем более их усложненные конструкции – суперэтносы живут в своих экологических нишах – вмещающих ландшафтах, то кривая этногенеза отражает их развитие достаточно полно. Но если происходят крупные миграции, сопряженные с социальными, экономическими, политическими и идеологическими феноменами, да еще при различном пассионарном напряжении этносов, участвующих в событиях, то возникает особая проблема – обрыв или смещение прямых (ортогенных) направлений этногенезов, что всегда чревато неожиданностями, как правило неприятными, а иногда трагичными.

Если при таких коллизиях этнос не исчезает, то процесс восстанавливается, но экзогенное воздействие всегда оставляет на теле этноса рубцы и память об утратах, часто невосполнимых. Суперэтнические контакты порождают нарушения закономерности. Их следует всегда учитывать как зигзаги, само наличие коих является необходимой составной частью этногенеза, ибо никто не живет одиноко, а отношения между соседями бывают разнообразными.

При взаимодействии двух систем задача легко решается противопоставлением «мы – наши враги», но при трех и более получить решение трудно. А именно три этнокультурные традиции столкнулись в Восточной Европе в IX–XI вв., и только в XII в. зигзаг истории был преодолен, после чего начался культурный расцвет при пассионарном спаде, т. е. инерционная фаза этногенеза. Это уникальный вариант этнической истории, и тем-то он представляет интерес в ряде аспектов, о которых речь пойдет ниже.

Эволюционная теория Дарвина и Ламарка была предложена для объяснения видообразования, а этногенез – процесс внутривидовой и специфичный. Уже потому применение принципов эволюции к этническим феноменам неправомерно.

Этнические процессы дискретны (прерывисты), а исключения из этого правила – персистенты (твердые, устойчивые) – не продлевают свою жизнь, а останавливают ее, как Фауст остановил мгновение; но ведь тут-то его и зацапал Мефистофель! Значит, для динамичного этноса такое решение проблемы бессмертия противопоказано.

Для реликтового этноса-персистента возможны, кроме полной изоляции, три пути: 1) ждать, пока истребят соседи (элиминация); 2) включиться в живущий суперэтнос во время смены фаз и укрепиться в нем (инкорпорация); 3) рассыпаться розно (дисперсия). Все три варианта можно проследить всего за один век – XII. Этот век как бы антракт между надломом мира ислама, реанимацией Византии и детским буйством «христианской» Европы, пышно названным «крестовыми походами». Здесь легко проследить вариации соотношения Руси и Степи. Этим занимались самые замечательные историки XVIII–XIX вв., вследствие чего следует ознакомиться с их представлениями, но, конечно, под углом зрения этнологии, ибо эта новая наука уже показала, на что она способна. А основной тезис этнологии диалектичен: новый этнос, молодой и творческий, возникает внезапно, ломая обветшалую культуру и обездушенный, т. е. утративший способность к творчеству, быт старых этносов, будь то реликты или просто обскуранты; в грозе и буре он утверждает свое право на место под солнцем, в крови и муках он находит свой идеал красоты и мудрости, а потом, старея, он собирает остатки древностей, им же некогда разрушенных. Это называется возрождением, хотя правильнее сказать «вырождение». И если новый толчок не встряхнет дряхлые этносы, то им грозит превращение в реликты. Но толчки повторяются, хотя и беспорядочно, и человечество существует в своем разнообразии. Об этом и пойдет наша беседа с читателем.